У меня вот здесь рядом дом. [24-ого февраля] взрывы услышали все в Киеве, все проснулись. Но с тех пор эти взрывы у нас здесь постоянно происходят, потому что рядом многие наши – артиллерии, «Градов», – и первые четыре дня моя семья, дети и семьи друзей, соседи – все сбежались ко мне домой, потому что у меня есть нормальный погреб, защищенный. И как только тревога, все бежали сразу в подвал. Взрывы были рядом с нами.
Я не мог уехать. Я понимал, что я хочу быть здесь. Когда я пришел в Нацгвардию, я не говорил «Пустите меня на передовую». Я говорил «Давайте я буду здесь помогать, чем смогу». И я сейчас там и там помогаю (прим. В том числе на передовой).
Мне не нравится, что мы вторую неделю сидим в окопах, прячем мины и не продвигаемся вперед, командование не дает никаких указаний, кроме того, чтобы сидеть. Еще все хотели бы поехать на ротацию, немного помыться, потому что две недели в окопах без душа и часто без горячей пищи. Все хотят немного привести себя в человеческое состояние. Но это я говорю о тех ощущениях живых людей, которые фактически вторую неделю сидят в лесу под минометным обстрелом.
Я уверен, что наша победа не в Гостомеле и не под Харьковом, она там, в России. Они должны обнищать. Я уверен, что они должны либо сменить власть, либо дойти до такого состояния, что они не смогут финансировать войну. В них должны произойти тектонические изменения внутри страны. Потому что я уверен в том, что даже если будет перемирие какое-то временное, они отведут войска, возможно, они перегруппируются и вновь придут, я в этом уверен. Я уверен в том, что победа должна быть такой, чтобы невозможны были дальнейшие военные действия с их стороны.
Я думаю, что просто он о нашу стену должен разбить себе голову, и у них будет шанс что-нибудь изменить. Но что они там изменят и как – я не знаю. Но мы спасаем не только их: мы спасаем, в первую очередь, самих себя, но и весь мир от этого [ужаса]. Это постоянная угроза всем. И сейчас они пришли к нам, думая, что скоро все получится, но видите, быстро не получилось. Но я уверен, что эта война – не две недели. Я думаю, что мы здесь до лета-осени, и это самый хороший прогноз, и дай Бог, чтобы мы остались живы.
Я видел в Facebook много постов героизации самих себя – как мы сейчас всех будем убивать и так далее. Особенно от офисных ребят, которые, возможно, впервые взяли в руки калаш, фоткаются на блок-постах, – я такое видел. Я не говорю, что это касается всех. Я просто хочу четко сказать о себе: я себя вообще не считаю героем на фоне ребят, которые на нуле (прим. на линии фронта). Да, мы сидим в окопах, нам прилетает – это страшно, да, это, конечно, немножко меняет психику. Я видел кровь, и это отличается от того, чтобы сидеть в Закарпатье на шашлыках. Но настоящие воины – это не юристы, на самом деле, которые, как я, сидят в окопах и пытаются доставлять провизию и защищать наших на нуле. Настоящие герои – они на нуле. Я не уверен, что среди юристов, которых я знаю, есть люди, работающие на нуле. Чтобы не было такого ощущения, что если человек надел форму и бронежилет, то он автоматически становится терминатором, который завалил половину чеченов в Гостомеле, потому что это не так. Я сам жалею, что еще не отжал ни одного танка!
В первый день после войны сделаю все, чтобы встретиться с детьми – или они вернутся, или я к ним поеду. Что я буду делать по жизни дальше – это интересный вопрос, я не знаю, что будет с юридическими услугами и кому их предоставлять. Я думаю, что нужно переквалифицироваться в строители. Вот у меня есть прораб знакомый, я пойду к нему в бригаду, строить надо будет много чего.